Фотосессия в жанре ню - Елена Логунова

Вслед за безутешной бегуньей на аллее показался небольшой бурый мишка. Он косолапо, но резво трусил по дорожке, волоча за собой дребезжащий поводок.

– В неандертальском захоронении в альпийской пещере Драхелох был обнаружен кубический каменный ящик, в котором лежали черепа семи медведей! – возбужденно сообщил профессор, в волнении слишком крепко стиснув руку кроткой Чижовой.

Вообразив, что сейчас за первым зверем на новонеандертальские похороны заявятся еще шестеро медведей, девушка тихо ахнула и покачнулась. Пенкин подхватил ее и принял на себя следующий залп профессорской эрудиции:

– А в Регурдю – это Франция – в прямоугольной могиле были найдены кости двадцати медведей! Причем морды их были повернуты в сторону выхода из пещеры!

Услышав, что количество ожидаемых медведей увеличилось втрое, Чижова вырвалась из объятий Пенкина и сквозь разредившиеся зад-ние ряды устремилась, как те медвежьи морды, точно к выходу.

– А помните «Евгения Онегина», Викентий Эдуардович, сон Татьяны? – сообразив, что пришел его звездный час, задушевно спросил всезнайка Пенкин. – Там ведь лес – царство душ. А медведь – хозяин леса и проводник Татьяны в царство мертвых! А? Это ведь уже не неандертальцы, это Пушкин, Россия, восемнадцатый век!

– Пенкин, вы гений! Зачет!

Тут за мишкой на аллею – как будто непосредственно из восемнадцатого века – выскочил угрюмый дядька в мужицком тулупе и лохматом треухе.

– Повстречав похоронную процессию, русские мужики обнажали головы! – машинально укорил его профессор Канавкин.

Русский мужик, всецело занятый тихой охотой на медведя, его не услышал. Улучив момент, он коршуном упал на волочившийся поводок и остановил поступательное движение зверя.

Дама в черном пальто и белой перчатке закачалась на краю могилы, в которую участники церемонии уже начали бросать комья земли.

– Вы видели? – Ликующий профессор обернулся к своей аудитории. – История продолжается! Старинные обряды живут и развиваются! Этнография – наука всех наук! Ура!

– Ура! – с воодушевлением подхватили в задних рядах.

– Я же говорю – сумасшедшие! – сплюнул кладбищенский сторож Василий.

– Сумасшедшие и некультурные, – прохрипел Леонид. – Надо же, на погосте «ура» кричат! И откуда только такие берутся? Вот ведь тьма беспросветная, дикари, невежи, мать их так…

Поминальный обед стал настоящей мукой.

В затрапезном кафе, специализировавшемся на такого рода печальных мероприятиях, было холодно и мрачно, как в склепе. В интерьере преобладали темные тона, в вазочках вместо цветов стояли еловые ветки, и даже борщ, который подали «на первое», попахивал хвоей. Жесткую котлету, которую дали «на второе», невозможно было расковырять ложкой, а вилок, по обычаю, на столе не было. Манипуляции с ложкой Оле дополнительно осложняла повязка на руке. Ее пришлось снять, и при этом все, кто сидел поблизости, на Олю глазели.

– Бандитская пуля! – пошутила она.

Но хуже всего были тетки. Чужие, незнакомые тетки, которые отдавали распоряжения на кладбище, а теперь командовали официантками и руководили гостями.

Елкины школьные товарищи – кроме Оли, таких было еще человек десять – кучно сбились на одном конце стола и вид имели самый пришибленный. Особенно жалко смотрелся двухметровый Майкл, ссутулившийся над миской с жидким борщиком. На Олину реплику про бандитскую пулю он отреагировал такой же вымученной шуткой: поднял тоскливые глаза и сказал:

– Опасное это дело – школяров дрессировать!

– Я в отпуске, – напомнила ему Оля. – И зачем-то добавила: – И педагогическая деятельность тут ни при чем, я сейчас занимаюсь детективным расследованием!

Майкл поднял брови, но от расспросов воздержался. На том краю стола, где сидели однокашники покойной, царило тяжелое молчание.

На молодых людей смерть ровесницы произвела особенно гнетущее впечатление, тогда как пожилые тетки, казалось, были даже рады тому, что потеря случилась не в их рядах. Впрочем, возможно, Оле это показалось. Она не могла быть объективна, потому что ушлые тетки ей страшно не нравились.

У теток были генеральские ухватки, монашеские лица и противные комариные голоса – до тех пор, пока тетки не выпили водки. Уже через полчаса после начала обеда – примерно к пятой или шестой по счету торжественной речи – деловитые тетки перестали быть тихими, и Оля прекрасно слышала, как они обсуждают покойницу.

– Ох, и шалава же была новопреставленная Дарья, земля ей пухом, – громко шептались тетки. – Два раза замуж сбегала, а сожителям и полюбовникам и вовсе счета не знала.

– И не говори, Петровна, беспутная жизнь была у покойницы, ой, беспутная!

– Одевалась, как распоследняя «простигосподи», а уж красилось-то, красилась как! Бывало, так намалюет рожу, что под ней живого лица не видно!

– И в пупке дырка, а в дырке – серьга!

– А наколки, наколки вы ейные видели? – заворочалась на скамье та тетка, которую назвали Петровной. – Я ж ее обмывала, одевала, все видела. У ей, у бесстыдницы, на заду бабочка наколота, на пузе клубничка, а на плече – змеюка! А на запястье большая буква «М», прям как на мужском туалете, прости боже! Не иначе, по имени очередного полюбовника! Нарочно пришлось на покойницу бабкину блузку с манжетами напялить, чтобы не видно было такого сраму!

Оля насторожилась.

Она знала лишь о трех Елкиных татуировках, видела их не раз – кобру, ягодку и бабочку. Наколка в виде буквы «М» стала для нее новостью. Когда это Елка успела? И почему не похвасталась, как обычно, перед Олей своим новым «украшением»? И неужели она действительно сделала тату в честь какого-то нового кавалера с именем на букву «М»?

Странно, но ни о Мистере Эм, ни о намерении увековечить память о нем несмываемой записью на собственном теле подружка Оле ничего не говорила!

Оля подумала, что эта информация может быть важной.

Она посмотрела в окно, на облезлую «шестерку», стоявшую на противоположной стороне улицы. Замызганный драндулет Андрея Петровича разительно контрастировал с припаркованным рядом с ним сверкающим джипом Майкла. Суворин в меру своего понимания уважил покойницу, надраив свое авто для участия в траурном кортеже, как на свадьбу. Малинин никакого чувства такта не демонстрировал. Со своего места за столом Оля видела, что Малинин дремлет на водительском месте, терпеливо ожидая, пока Оля успокоит свою совесть присутствием на поминках, раз уж она по большей части пропустила похороны.

Малинин спал, но машина слегка тряслась: очевидно, Ване Пуху на заднем сиденье не спалось, и он изнывал от скуки.

Дождавшись перемены блюд, Оля прихватила со стола пару пирожков, увязалась за официантками и незаметно удалилась из кафе.

Угощая поминальными пирожками медвежонка, она подумала, что гадкие тетки при виде такого кощунства наверняка заголосили бы в полный генеральский голос, но нисколько не устыдилась своего поступка. По сути, Ваня Пух был гораздо в меньшей степени зверем, чем эти злобные тетки. И, если он помянет покойницу Елку добрым медвежьим рыком, хуже от этого никому не станет.